Катерина Борисевич, журналистка TUT.BY

Ульяна Бобоед, редактор TUT.BY: «У нас есть такая поговорка: „Если падают самолёты — виноваты журналисты“»

Катя Борисевич — судебный корреспондент, и обычно занимается громкими уголовными делами. Ей часто приходится общаться с родственниками пострадавших, погибших, с людьми, которые оказались в сложной ситуации. Катя очень опытный журналист. Она всегда сдержанна, корректна. Хорошо знает беларусские законы. Она всегда очень аккуратна в высказываниях. Знает, где и какие могут быть подводные камни.

Темой Романа Бондаренко тоже занималась Катя Борисевич. Сначала писала о том, что случилось до того, как он умер, — Роман поступил в больницу в тяжелом состоянии. Она же писала и о его смерти. Связывалась с родственниками, со свидетелями того, что произошло во «Дворе Перемен».

Через день после того, как умер Роман Бондаренко, Следственный комитет распространил информацию о том, что при первичном осмотре ему диагностирована алкогольная интоксикация. И мы опубликовали заметку на эту тему. Заметку со специальным сообщением Следственного комитета.

Ульяна Бобоед. Фото из личного архива.

После того как заметка была опубликована не только на TUT.BY, но и в других беларусских СМИ, в Telegram-каналах появились медицинские документы, в которых говорилось, что Роман Бондаренко не был пьян, что в его анализах, в его крови не было обнаружено этанола. И Катя получила задание проверить откуда такая информация и почему она не соответствует сообщениям Следственного комитета.

Я хочу сделать акцент на том, что Следственный комитет упоминал именно первичный осмотр и в Telegram-каналах были документы тоже именно по первичному осмотру Романа Бондаренко. Действительно, там стояла интоксикация под вопросом. Катя связалась с врачом БСМП и попросила прокомментировать эти документы. Врач объяснил, что при первичном осмотре диагноз «алкогольная интоксикация под вопросом» — нормальная практика. Пациент поступил с рвотными массами и в таком случае при первичном осмотре, когда не проведены ещё анализы, действительно ставят алкогольную интоксикацию под вопросом. Также он говорил о результатах самих анализов, по которым этанол в крови Романа Бондаренко обнаружен не был.

Катя перепроверила документы, которые появились в телеграм-каналах, и получила комментарий врача. То есть выполнила обычную журналистскую работу — проверила информацию, объяснила, почему такую информацию выдал Следственный комитет, почему есть разночтения. Это делает каждый журналист каждый день — проверяет информацию, получает какие-то данные.

В этот же день вечером появилась цитата Александра Лукашенко, который, ссылаясь на Следственный комитет, говорил о том, что Роман Бондаренко был пьян. И в его цитате уже речь не велась о первичном осмотре. Звучала она так, как будто речь шла об окончательных результатах анализов.

Катя продолжала работать над историей Романа Бондаренко.

Спустя неделю, 19 ноября, связь с ней пропала. Примерно в 16:30 мы позвонили её дочке. Даша сказала, что мама вышла в магазин на 10 минут.

Из магазина Катя вернулась уже в окружении, как нам потом рассказывали свидетели, людей в балаклавах.

В Катиной квартире провели обыск, и увели её. Во время обыска забрали телефон и ноутбук. Как нам известно, Кате даже не дали поговорить с дочкой, оставить каких-то ЦУ. Не дали даже переодеться. Увезли в СИЗО КГБ. Позже перевели в СИЗО № 1 на Володарского. У этого СИЗО не очень хорошая репутация в плане условий содержания. Там довольно тяжёлые условия, не соблюдены санитарно-гигиенический нормы. Людей редко водят в душ, например.

К сожалению, никаких подробностей по Катиному делу у нас нет — её адвокат дал подписку о неразглашении. Не совсем понято, как журналист, выполнявший задание и позвонивший за комментарием, может оказаться в СИЗО. Мы можем только руководствоваться тем заявлением, которое сделала Генеральная прокуратура. Она говорила о статье 178 УК — это раскрытие медицинской тайны.

Тут есть такой момент, что на самом деле раскрыть медицинскую тайну может только тот человек, который имеет к ней доступ. Это медицинский или фармацевтический работник, которому стала известна эта тайна. У журналиста нет прямого доступа к медицинской карте. И соответственно, медицинскую тайну он раскрыть не может. Как мы предполагаем, Катю или обвинили, или будут обвинять в соучастии в преступлении. Наверное, как человека, который подстрекал к преступлению.

Если обычную работу журналиста рассматривать, как подстрекательство, то не знаю, как работать дальше. Наверное, никак. Грубо говоря, если я кому-то задам вопрос на пресс-конференции — это подстрекательство к преступлению? Это достаточно серьёзный прецедент, который ставит под угрозу всю журналистскую работу в Беларуси.

Если я кому-то задам вопрос на пресс-конференции — это подстрекательство к преступлению? Это достаточно серьёзный прецедент, который ставит под угрозу всю журналистскую работу в Беларуси.

Пикантность ситуации в том, что Катя всегда сотрудничала в своей работе с силовыми структурами, со следственными органами, даже с Генеральной прокуратурой, которая сейчас её обвиняет в уголовном преступлении. Катю очень хорошо знают в этих структурах. Она многим помогала, делала интервью и с «первыми лицами», и с руководителями этих структур.

Они все с ней сотрудничали, и я думаю, что они прекрасно знают, насколько она хороший профессионал, честный человек. Мне удивительно, что они продолжают держать её под стражей. Без каких-то предпосылок к тому, чтобы они думали, что Катя может как-то не так себя вести, или на момент следствия не находиться дома. Это очень печально. Я всегда жду от людей в погонах больше достоинства.

К сожалению, мы сейчас все не уверены, что находимся в безопасности. Как-то мы в редакции шутили на эту тему. Тогда Катя просила передать ей в СИЗО Довлатова, если что-то случится. Мы не можем передать книги в передачке напрямую, поэтому я от руки стала переписывать «Компромисс». Не уверена, что это письмо дошло…

Часто Катины материалы меняли судьбы людей в лучшую сторону. Например, на сайте МВД есть список людей, которые считаются пропавшими без вести. Когда-то Катя писала материал о пропавших детях.

Катин текст прочитала девушка из России и узнала на одном из фото себя. Ещё ребенком она каким-то образом оказалась в России, и там её удочерили. Благодаря Кате она через много лет нашла своих родителей в Беларуси.

Ещё я помню, как Катя узнала про подростка-сироту, у которого случился инсульт. Врачи смогли ему помочь, он в тот момент восстанавливался. Но у него не было никого из родных. Катя организовала ему помощь, организовала людей, которые помогли ему — с реабилитацией, финансово. Она не писала материал на эту тему. Она занималась этим в нерабочее время просто потому, что эта история её зацепила.

Мы не влияем на ситуацию, а пишем о ней. Обвинять журналистов в том, что они распространяют информацию — нонсенс.

Сложно сказать, почему решили так среагировать именно на Катину публикацию. Возможно потому, что текст не соответствовал официальной точке зрения. Вообще очень странно, что виноватыми делают журналистов. У нас есть такая поговорка: «Если падают самолёты, то виноваты журналисты».

На самом же деле мы можем только отражать то, что происходит. Мы не влияем на ситуацию, а пишем о ней. Обвинять журналистов в том, что они распространяют информацию — нонсенс. Не думаю, что в Беларуси когда-то такое вообще встречалось! За выполнение редакционного задания человека держат в СИЗО, в жутких условиях. Человека, который один воспитывает несовершеннолетнего ребенка. Я думаю, что Катя очень сильно сейчас переживает за дочку! Гораздо больше, чем за себя.

Слева направо: Ульяна Бобоед, Катерина Пантелеева, Катерина Борисевич, Адарья Гуштын. Фото из личного архива Ульяны Бобоед

Адарья Гуштын, журналистка TUT.BY: «У Кати есть награды от Следственного комитета, МВД, Генпрокуратуры»

Я знаю Катю больше 10 лет. Мы познакомились в суде, потому что я и Катя, мы работали как судебные репортёры. Я работала тогда в другом издании, а Катя в то время была журналистом беларусской «Комсомольской правды». Катя — большой профессионал. Я могу даже отметить, что когда я заходила в суд и видела там Катю, я всегда понимала, что нужно работать очень оперативно, потому что Катя очень серьёзный конкурент.

Меня всегда поражало, как она тихонечко что-то пишет в своём блокнотике, потом на телефоне набирает, и это всё оказывается большим текстом с очень точными формулировками.

Адарья Гуштын. Фото из личного архива

Катя — человек очень конкретный. Она очень точно следит за формулировками. Очень стрессоустойчивая. Это тоже очень важно, особенно в такой работе. Когда ты судебный репортёр, нужно понимать, что мы на процентов 70−80 работаем с негативной повесткой. И нужно уметь себя сдержать, не стать на сторону героя публикации, всегда взвешенно подавать материал, отражать разные точки зрения. У Кати это всегда хорошо получалось.

У Кати есть награды от правоохранительных органов — Следственного комитета, МВД, Генеральной прокуратуры, МЧС, от нотариата. Дипломы, грамоты за её материалы. За то, что она способствовала «просвещению граждан на правовую тематику» — на канцелярском языке. Сейчас это, конечно, иронично выглядит.

В своё время, генеральная прокуратура очень высоко оценивала ее вклад в эту важную работу. Но, вот сегодня мы столкнулись с тем, что генеральная прокуратура, как нам стало известно из сюжета СТВ, расследует уголовное дело против Кати.

Татьяна Шахнович, подруга Катерины Борисевич, журналистка: «Катя всё равно рядом. Она тут, с нами, в центре Минска!»

Удивительное дело, мы с Катей как будто чувствовали что-то!

Весь день до того, как её забрали, Катя провела в холодном здании суда — ждала, когда назначат заседание над её коллегой Сашей Квиткевич.

И неожиданно мне очень захотелось увидеть её, хотя до этого мы много дней не встречались — общались только по телефону и в мессенджерах. Днём я приехала к Кате и привезла ей капучино, картошку фри. Мы поболтали, а потом разбежались. А вечером я поняла, что мне очень хочется снова увидеть Катю. Именно в этот день. Второй раз за день.

Я звоню ей и говорю: «В шесть часов я за тобой заезжаю, и мы едем пить шампанское».

На улице темень, стоят машины. Тёмные машины, но внутри горит свет и сидят люди в чёрном. Мы с ней переглянулись, и она мне говорит: «Как же хорошо, что ты приехала! Потому что мне кажется, что меня сейчас заберут!». А я отвечаю: «О Боже! поехали быстрее отсюда!».

И мы уехали. И когда шли от машины — обсуждали весь этот ужас, происходящий вокруг. Я пыталась бодриться, быть оптимистом. А Катя спрашивает: «Ты думаешь, нас это все минёт?». Я говорю: «Конечно, конечно!». А она отвечает: «Нет! Это затронет каждого».

Мы обсудили, как хорошо, что наши дети уже выросли: «Представляешь, если бы они были маленькие, и тут такие риски!».

Мы ели оливки, итальянские сушеные помидоры, и болтали обо всем на свете. Болтали взахлёб, не могли наговориться! Был момент как будто прощания, мы будто чувствовали, что это наш последний разговор…

А на следующий день Катю задержали.

Недавно я получила от неё письмо. Она пишет: «Котик, как вспоминаю нашу последнюю встречу — смеюсь безудержно. Как мы вовремя всё успели!».

Мы успели, и это здорово.

Татьяна Шахнович. Фото из личного архива

Ещё Катя пишет про вкусные вяленые помидоры, которые я купила ей на Комаровке и передала ей в тюрьму. Она вспоминает Италию, где сушат эти помидоры. «Они такие сладкие, с кислинкой! Очень вкусно под кофе». Я читаю и радуюсь, что у неё есть кофе, эти помидоры, которые напоминают ей её любимую Италию.

В конверт с письмом для Кати я вложила карту итальянского города Бергамо, чтобы она её изучала. У неё же есть время! Но мне написали, что карта — это запрещённое вложение, и вернули письмо. Но это ничего! Мы скоро обязательно изучим эту карту вместе. Мы собирались махнуть вдвоём в Италию! Ходить в красивых платьях, пить вкусный кофе, есть на завтрак круассаны.

Катя любила выкладывать круассан на фото в соцсетях. Мы над ней подшучивали, что он у неё один единственный, дежурный, для фото. Потому что Катя не ест булки. Но круассан — это символ чего-то прекрасного.

Катя очень сильная, она молодец. С одной стороны она такая девочка-девочка, а с другой стороны — абсолютный боец, стержень, на который хочется равняться. Который очень хочется иметь рядом, как поддержку, как теплоту, как что-то близкое, родное.

С одной стороны она такая девочка-девочка, а с другой стороны — абсолютный боец, стержень, на который хочется равняться

Она умеет цепляться внутренними эмоциями за моменты счастья: красивые платья, вкусные прогулки, ароматные и яркие цветы. Даже в тех обстоятельствах, в которых она сейчас находится.

Мы так долго собирали передачу для Кати. Казалось, положили всё-всё-всё. Учли все мелочи! А потом я поняла: «Боже! Мы забыли крем для лица! Самое главное для девочки!». Она писала, что она хочет быть красивой и там. Ничего, передадим. А может, я надеюсь, и не придётся ничего передавать. Она скоро выйдет и сама выберет себе крем. Такой, какой захочет.

У Кати есть 17-летняя дочка Даша. Они абсолютные подружки. Катя не переставала говорить про Дашку всегда, когда бы мы ни встречались. Конечно же, 17-летние подружки, они такие… не всегда любят нежности. А нам же хочется и потискать, и пообниматься, и миллион раз сказать «люблю».

Я знаю, что Катя написала Дашке в письме: «Котик, наконец-то я могу безудержно говорить о любви, писать о любви и не услышу в ответ: „Мама, не надо сейчас!“. Вот поэтому я скажу, напишу, что я тебя очень-очень сильно люблю, и знай, что это очень сильно — это не просто „люблю“. Ты умножь сейчас это на тысячу!».

И я знаю, что Дашка уже по-другому воспринимает эти слова сейчас. Конечно, это безумное счастье знать, что у тебя такая мама. Они были вместе постоянно — и в Минске, и в Италии. Как две подружки бродили по улочкам, наслаждались видами и планировали новые поездки.

Дашка, мне кажется, сильнее чем мы все. Она единственная, кто наблюдал, как маму задерживают и составляют протокол, как эти люди общаются и что они говорят. Конечно, ей было очень сложно эмоционально. Но она очень быстро собралась и сказала: «Так! Я сильная. Я знаю, что мама не хотела бы видеть меня расстроенной, и я не буду расстроенной! Я знаю, что мама умница, она самая честная. Она большой профессионал. Все будет хорошо! И поэтому ради себя, ради всех нас, ради мамы, я буду сильной и я не дам слабину. Всё будет хорошо! Всё обязательно будет хорошо совсем скоро. Потому что мы знаем, что правда на нашей стороне!».

Именно Катя научила носить меня красивые платья, критикуя мои постоянные джинсы. Именно она показала мне, где в Минске самый вкусный кофе. Мы вместе покупали цветы на Комаровке — Катя могла часами выбирать самый красивый букет. А потом мы могли идти 10−15 километров, прямо с этими цветами, болтать обо всём на свете и смеяться. С Катей любая проблема превращалась в прекрасное приключение!

Каждое утро мы с Катей посылали друг-другу какие-то смайлики- обнимашки, сердечки, бегемотиков. Сейчас я шлю эти смайлики её дочке Даше, она часть Кати. И, конечно же, самой Кате. Только мысленно.

Катя очень честная, очень профессиональная. Она большая молодец. Мы ею гордимся. Я гордилась ею всегда. А сейчас горжусь, что у меня такая подружка и такой замечательный человек рядом. Потому что она всё равно рядом. Она тут с нами, в центре Минска. И мы тоже с ней рядом, все.

Я знаю, что она точно так же, если бы такая ситуация случилась со мной, она так же ходила бы вокруг Володарки, заглядывала бы в окна, приезжала бы каждый день на Главпочтамт в надежде, что письма оттуда быстрее дойдут. Часто письма возвращаются, но мы всё равно пишем. Мы её очень сильно любим, потому что она здоровская.

У меня сейчас, как и у многих, просто дикие ощущения, от всего происходящего.