Как именно репрессии в Беларуси заставляют независимые медиа нарушать прежние стандарты работы и вырабатывать новые? Как работать со сложными темами и обезопасить своих героев, журналистов и журналисток?
То, что 10 или даже 5 лет назад казалось немыслимым для любого медиа, сейчас стало нормой – редакции соглашаются удалять материалы по просьбе героев или их родных, выпускают статьи с анонимными героями, экспертами и авторами, часто не публикуют имена людей, вышедших из тюрьмы. Они пересматривают привычные стандарты работы из-за массовых репрессий в Беларуси, которые влияют и на тех, кто остаётся в стране, и на тех, кто из неё уехал.
На встрече с бывшим военным журналистом Крисом Бутом ситуацию обсудили шеф-редакторка сайта Белсат Ольга Ерохина, главный редактор REFORM Фёдор Павлюченко и главная редакторка План Б Ольга Лойко.
Многие независимые медиа после 2020 года стали сталкиваться с просьбами своих героев или экспертов удалять материалы с сайтов. В первую очередь, это связано с безопасностью людей, находящихся в Беларуси, или их родственников. По словам Ольги Ерохиной, она с такими просьбами сталкивается регулярно:
– Начиная с момента, когда нас летом 2021 года признали экстремистами, мы удалили уже тонны фотографий и видео. По просьбе мы можем также заблюривать людей. Редакция может удалить вообще всё, но смысла в этом мало, потому что все видео уже давно скопированы силовиками. Но редакция всё равно часто идёт навстречу людям, которые боятся за себя или своих родственников. Кейсы последнего года такие, что родственников в Беларуси могут прессовать, если находят фото или видео человека, который уже выехал.
Беларусь апусцілася яшчэ ніжэй у рэйтынгу свабоды слова ў інтэрнэце
Была ситуация, в которой редакция отказалась удалять материал. Письмо прислал человек, который сказал, что увидел на сайте Белсат материал про своего друга, и ему кажется, что другу бы это не понравилось. Этот человек не говорил с самим другом, который, вообще-то, выехал из Беларуси и находится в безопасности, он не обращался к его родственникам. В редакции предложили ему обратиться к другу и передать, что тот может в любой момент сам связаться с журналистами.
Ещё одна история, о которой вспоминает Ольга, – это история человека, о чьём выезде из Беларуси публично написали, указав его имя, правозащитники, и на имя этого человека был открыт сбор на Байсоле, но Белсату он согласился давать интервью только анонимно. Редакция согласилась, а спустя неделю интервью с этим же героем, но уже открытым именем, фамилией и фото, вышло на «Нашай Ніве».
Фото: Пресс-клуб Беларусь
– Мы спрашиваем у человека, может, мы можем добавить в свой текст его имя и фамилию, потому что складывается странная ситуация – текст один, медиа – два, при этом у нас текст анонимный, а в другом месте – нет. Мы как будто наших общих читателей обманываем, что вроде как это две разные истории. На что он ответил, что нам он рассказал больше жести, а «Нашай Ніве» – меньше, поэтому за интервью нам его родителей в Беларуси будут кошмарить, а за интервью «Нашай Ніве» не будут. Логики в этом никакой нет, но мы все-таки оставили его анонимным.
Но, подчёркивает Ольга Ерохина, когда речь идёт о реальной опасности для людей, находящихся в Беларуси, она реагирует моментально – буквально несколько недель назад она за две минуты удалила текст, написанный по итогам одной передачи Белсата, снятой ещё до того, как канал был признан «экстремистским» в Беларуси. Сейчас человек может получить реальный срок за этот материал.
У Белсата есть ещё одна специфическая проблема – сайт в августе 2024 года не работал, и архивы пока не восстановлены полностью – их часть осталась у фирмы, которая обслуживала телеканал ранее. И если сейчас кто-то просит редакцию удалить фотографию, которая есть в кэше, редактор никак не может это сделать, потому что не имеет доступа к этому контенту.
Фёдор Павлюченко отмечает, что в его редакции тоже нет единого правила, какие материалы удалять, а какие – нет, и что каждый конкретный кейс они рассматривают отдельно. Но бывают и комичные случаи:
– Например, один известный шоумен в 2020 году, решив, что режим вот-вот падёт, высказал всю правду, которую он накопил за долгие годы работы на государственном телевидении, а через пару лет решил, что, видимо, режим ещё поживёт, и просит нас удалить его цитаты.
Ольге Лойко с подобными просьбами не приходится сталкиваться по той простой причине, что План Б не делает материалов, которые потом, возможно, понадобится удалять:
– Мы не делаем таких интервью, и я их, честно говоря, боюсь, потому что ситуация меняется и правила меняются очень быстро. Мы сознательно решили отказаться от этой части контента.
Просят не только удалять контент, бывают и обратные случаи – человек выехал и пишет: «Текста про меня нет, а вы про меня писали, и я сейчас подаюсь на беженство, восстановите, пожалуйста, тот материал». Тогда редактор ищет журналиста, который готовил этот текст, находит соответствующую переписку, фото – и ставит на сайт, отмечает Ольга Ерохина.
Ольга Лойко отмечает, что, будучи журналисткой, должна в определённых интервью задавать определённые вопросы, но публикация ответов может навредить людям в Беларуси. В частности, речь про политзаключённых:
– В разговорах с бывшими политзаключёнными спрашивают о том, пересекались ли эти люди с известными политзаключёнными. Люди об этом рассказывают много и охотно, это оставляет яркое впечатление, но такие рассказы всегда опасны. То есть человек, выехавший из Беларуси и не называющий себя, рассказывает про людей не анонимных и сейчас находящихся в тюрьме. Помню, что от заголовка с цитатой, что Марфа Рабкова говорила следователю, я отходила неделю, понимая, насколько это неуместно и насколько это сейчас не нужно самой Марфе.
По словам Ольги Лойко, люди выходят из тюрьмы с такими причудливыми изменениями психики, что понятие нормы и понятие стандарта исчезают.
Должны быть правила относительно рассказов о третьих лицах. Есть большая разница между ситуацией, когда человек посидел, вышел и рассказывает о себе, и ситуацией, когда он рассказывает об известном человеке, который остаётся в неволе.
– Первое и главное – если человек хочет, чтобы в интервью напечатали что-то о другом человеке, находящемся за решёткой, он прежде всего должен сообщить это родственникам заключённого. Тяжело представить себе состояние родных, которые узнают из прессы, что их близкий человек в тюрьме плохо выглядит или заболел. Или наоборот, что чувствует человек, читающий, что его родственница улыбается и ходит с красной помадой, когда есть совсем другая непубличная информация, и выясняется, что женщина улыбалась и носила помаду полтора года назад, а сейчас она в очень нехорошем состоянии.
Ольга советует всем, кто хочет говорить с журналистами о людях, оставшихся за решёткой, сначала связаться с их родственниками, а потом уже общаться с медиа. Это вопрос и обычной человечности, и безопасности самих политзаключённых.
Фото: Пресс-клуб Беларусь
Также Ольга Лойко призывает учитывать исключительную субъективность всех участников истории:
– Если герою вашего интервью показалось, что другой человек в тюрьме был подавлен или, наоборот, весел, это нельзя точно оценить. Мы часто не можем точно уловить эмоции даже близких людей, а здесь речь о малознакомом человеке в стрессовой ситуации. Получается спекуляция.
Я помню кейс, который, как я считаю, нарушил мои права. Бывшие коллеги написали материал, процитировав пост в фейсбуке человека, с которым я переписывалась в СИЗО. Я в письме описывала ей, что я чувствовала, когда умер мой отец, а я была в заключении. Они поставили в заголовок, что умер мой отец, но на тот момент с его смерти прошёл уже почти год, я даже вышла на свободу. Если бы их эта информация интересовала, они бы узнали всё вовремя от моих родственников. Но они просто спустя много месяцев процитировали моё письмо. Это чистый хайп.
Фёдор Павлюченко говорит:
– Что касается того, что люди рассказывают об увиденном в тюрьме, то такие интервью нужно как минимум сопровождать редакторским комментарием.
По его словам, изначально все рассказы вышедших из тюрьмы о тех, кто там остаётся, некорректные – проверить рассказанное редакция никак не может. Но если эта информация общественно значимая, например, если что-то говорят про Марию Колесникову, о которой до этого не было ничего известно более года, то такую информацию, считает он, можно транслировать, но только с комментарием редакции, экспертов или правозащитников.
– И не стоит недооценивать того, что делают беларусские власти и силовики. Людям промывают мозги, у них меняется восприятие. Когда человек выходит из тюрьмы, он зачастую не может адекватно оценивать ни свои, ни чужие поступки.
Отдельный вопрос, что делать с правдоподобной и при этом общественно значимой информацией, которая иногда появляется у медиа, и которую никак нельзя проверить.
В редакции REFORM эту проблему решают следующим образом:
максимально поясняют, что это непроверенная информация, что это, возможно, даже слух.
И всё-таки публикуют, чтобы запустить процесс «информационного краудфандинга». В ответ появляются свидетели, даже чиновники порой начинают как-то это комментировать, как-то реагировать публично. И тогда редакция и общество в целом получают достаточно проверенную информацию. А если бы не было изначально толчка, то тема бы и не подсветилась.
Сообщество, оказавшись в такой сложной и нестандартной ситуации, стремится вырабатывать новые стандарты. В качестве примера Павлюченко приводит новый негласный договор между правозащитниками и журналистами, что когда человека выпускают из тюрьмы, эту информацию не публикуют до «отмашки».
В работе с темой политзаключённых неизбежно возникает вопрос, как отделить себя от боли своих героев. Ольга Ерохина советует стараться держать эмоциональную дистанцию. Ольга Лойко контейнирует эмоции в авторские колонки и говорит, что ей лично это очень помогает. Фёдор Павлюченко отмечает, что всё зависит от жанра, и что где-то в чужую боль надо включаться, а где-то – смотреть на неё со стороны:
– Это часть профессии. Если не получается, тогда нужно быть активистом.
Другая актуальная проблема, связанная со стандартами работы в журналистике – это безопасность самих журналистов и журналисток.
Фёдор Павлюченко попал в опасную и не типичную для нашего медиарынка ситуацию – он столкнулся с давлением не со стороны властей, силовиков или общественных деятелей, а со стороны криминала. По его словам, в журналистике соседних стран это более распространённое явление, но сам он с таким столкнулся впервые. Что же случилось?
REFORM сделал небольшое расследование про беларуса, который был известен по разным кейсам, и последний кейс о том, что он уговорил украинку из Швейцарии поехать в Москву и провести там акцию протеста, и она села за это в тюрьму на 12 лет.
– Мы зацепились за эту историю и рассказали об этом беларусе, о чьей жизни можно целый фильм снимать. Основной его деятельностью была работа на украинский наркокартель «Химпром». Там очень жёсткие люди, очень жёсткие «условия работы». Это один из наркокартелей, который влияет на украинскую политику. И вот этот человек решил, что наша статья – заказная, что это продолжение травли со стороны «Химпрома», и он употребил весь свой арсенал, чтобы меня опорочить.
Фото: Пресс-клуб Беларусь
Появились статьи на разных языках, в которых говорится, что Фёдор – педофил, что его арестовывали в Польше и пр. Эти статьи хорошо гуглятся, всё было сделано профессионально. Также были спам-атаки, фишинг-атаки, атаки на близких Фёдора, угрозы. Люди, которые сталкивались с этим мужчиной раньше, говорят, что он может преследовать годами.
Что делать в такой ситуации, Фёдор не знает, но в целом для безопасности журналистов в его редакции давно создан документ, который регламентирует проведение расследований.
И один из пунктов этого свода правил гласит, что если расследование может привести к существенному ущербу для журналиста, редакция отказывается от такой работы.
– Я настоял на этом для защиты моих коллег, чтобы они в порыве журналистского расследования не заходили слишком далеко. Важным шагом было бы в каждой редакции вводить правило, которое покажет журналисту, что его не осудят, если он остановится. Многие журналисты ведут расследование, увлекаются и думают, что их осудят коллеги, посчитав, что они испугались либо не докрутили материал.
Ольга Лойко убеждена, что главное при оценке рисков – чтобы журналист прислушивался к редактору, а редактор – к журналисту. Если хотя бы одному из них кажется, что уже становится опасно, надо притормозить.
– Мы сильно недооценили опасность в 2020 году, и сейчас в тюрьме сидят 33 наши коллеги, а несколько человек уже вышли на свободу.
Белсат о журналистской работе в поле в условиях большой опасности знает много – раньше у них в Беларуси было много журналистов, но сейчас на месте не работает ни один человек. 17 сотрудников сидят. Ольга говорит, что хорошо помнит 2021 год, когда начали «ходить по журналистам». Тогда ещё не было такой жести, как сейчас, но уже было достаточно плохо, и, тем не менее, редакция давала людям выбор, уезжать или нет. Потому что те, кого фактически вывезли насильно, потом очень часто обвиняли работодателя в своих неудачах в эмиграции.
– Но работать мы давали уже только тем, кто в безопасности. Я уже не могла брать на себя ответственность за то, что я человека отправляю на репортаж, где его могут посадить. Мне было тяжело уже в 2020 году отправлять журналистов на протесты. Я сидела в Варшаве и чувствовала себя виноватой. Единственное, я тогда говорила, что если журналист чувствует опасность, он не должен был идти. Мы были в контакте онлайн, и я дожидалась, пока он дойдёт домой или в укрытие.
Будучи на расстоянии, редактор не может вывести человека из опасного места. Можно кричать журналисту в наушник, чтобы он уходил, но если он это игнорирует, то что можно сделать, находясь в другой стране? Ничего. Когда он уже выйдет из опасного места, его можно в принципе больше не отправлять на такую работу – в редакции Белсат была договорённость, что если ты отправляешь человека в опасное место и в какой-то момент говоришь оттуда уходить, тот должен подчиниться. Потому что журналист, стоящий с микрофоном и камерой, видит ситуацию только вокруг себя. Редактор, который открыл десять стримов, видит, что с разных сторон идёт облава, и может на это реагировать.
Фото: Пресс-клуб Беларусь
Крис Бут говорит, что в западных медиа вопросы оценки рисков для журналистов и вопросы соблюдения привычных стандартов тоже остаются открытыми, и часто ситуации обсуждаются индивидуально. Так, есть много правил, регулирующих использование журналистами скрытых камер, но редакция может принимать индивидуальные решения.
А что касается того, надо ли журналисту, работающему на протестах или на войне, афишировать, что он журналист, зависит от того, что происходит:
– Например, на первой чеченской войне мы все обклеивали свои машины лентой «ТВ», потому что чеченцы и русские не стреляли по таким автомобилям. А на второй войне это значило, что ты просто рекламируешь, что едет миллион долларов. То же самое было в Ираке – если бы мы афишировали, что мы из BBC, нас [ради выкупа, – прим. ред.] взял бы обычный уголовник.
О сложностях журналистской работы в тяжёлых условиях и с тяжёлыми темами говорит и психолог Василий Пронь, пришедший на встречу:
– Есть большие трудности с подготовкой журналистов к работе с тяжёлыми темами. И во многом это проблема, связанная с нехваткой ресурсов. Когда журналист понимает, что у него небольшой заработок, что ему надо вкалывать, он не успевает восстановиться между материалами. У него всегда есть тревога по поводу его заработков завтра, он себя перегружает и говорит «а как по-другому?».
Нет сил и всё бесит? Спросили у психотерапевта – почему так происходит и что с этим делать
В таких условиях невозможно говорить о профилактике эмоционального выгорания. Надо, чтобы журналист имел ресурс, который позволит ему проявить гибкость в моменте – эмоционально подключиться к герою или, наоборот, отключиться. Кто-то перекрывает эту невозможность чувством долга, кто-то – адреналином, но у этого всегда очень ограниченный запас, и потом могут быть отложенные последствия.
– Очень важно работать и с последствиями. Важны протоколы – что делать, когда у журналиста «сорвало крышу». Может ли он хотя бы пару дней восстановиться? Знает ли он сам, что с этим делать? Знает ли редакция, как ему помочь?
Ответы на эти вопросы у редакций бывают разные, и во многом они зависят от финансовых возможностей. В Белсат постоянно напоминают журналистам, что есть бесплатный психолог, а если видят, что человек очень сильно включился в какую-то сложную тему или что у него уже эмоциональное выгорание, дают оплачиваемый отпуск. Сложнее всего дело обстоит с теми, кто не признаёт проблему.
Крис Бут рассказывает, что в прошлом, работая в горячих точках, он считал себя крепким орешком. Люди спрашивали, как он может вновь садиться в самолёт и лететь на войну, а он понимал, что дискомфорт – это его комфорт:
– Я знал, чем я занимаюсь, зачем я это делаю, и что всё будет хорошо. Плохо стало позже. Я ушел из журналистики в 2011 году, а мне всё тяжелее и тяжелее. Последствия тех лет, того, что я видел… Я пропустил через себя многое и реагировал нездоровым образом. Я могу сказать, что я много пил.
Крис убеждён, что когда мы вынуждены впитывать в себя чужую боль, это просто так не уходит.
Як і чаму беларускія журналісты і журналісткі вяртаюцца да працы пасля турмы
Но как выстраивать дистанцию между собой и тем, свидетелями чего мы являемся? Крис говорит о дилеммах, с которыми сталкиваются журналисты:
– Если человек совсем безэмоциональный, то это плохой журналист. Эмпатия лучше производит контекст. Но с другой стороны, если буря эмоций в голове, то ты принимаешь очень плохие решения. Такой вот у нас парадокс: нам надо включать эмоции, чтобы слышать человека, но их также надо выключать, чтобы принимать хладнокровные решения.
Очень важно уметь себя тормозить и вовремя останавливаться. Тем, кто чувствует, что не может отключить поток эмоций, и тем, кто видит, что эмоции уже полностью руководят, надо, как минимум, взять передышку. А возможно, и уйти из профессии.
– У каждого из нас есть чаша, которую можно наполнить горем, и в нас нет каких-то предупредительных лампочек. Но в итоге эта чаша может переполниться, и тогда будет катастрофа. Человек, который решает, что больше так не может, принимает очень мудрое решение. Потому что человек, который потерял эмоциональный баланс или способность немного холодно освещать эти истории, может быть опасен для себя и для людей вокруг.
Наста Захаревич, специально для Пресс-клуба Беларусь
Кожны тыдзень атрымлівай на пошту: якасныя магчымасці (гранты, вакансіі, конкурсы, стыпендыі), анонсы івэнтаў (лекцыі, дыскусіі, прэзентацыі, прэс-канферэнцыі) і карысны кантэнт
